Apocalyptic motifs in the works of A.A. Blok and M.A. Bulgakov

全文:

Осмысление исторических катастроф через призму апокалиптических образов стало одной из характерных черт русской литературы начала XX века. В творчестве А.А. Блока и М.А. Булгакова эсхатологическая тематика получает глубокое художественное воплощение, раскрывая метафизическую сущность переломных исторических событий.

В поэме А.А. Блока «Двенадцать» эсхатологические ожидания русской культуры находят предельное художественное выражение. Как отмечает К.В. Мочульский, тема «крушения старого мира» была центральной для Блока, восходя к «эсхатологическим предчувствиям его юности, слиявшимся сначала с апокалиптикой учителя Вл. Соловьева, потом с декадентским fin de siècle (болезнь века)». В «Двенадцати» эти ожидания превращаются в «исполнившееся пророчество» (Мочульский 2022: 399).

Центральным апокалиптическим символом становится мотив мирового пожара, который трактуется как очистительная жертва: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем, / Мировой пожар в крови – / Господи, благослови!» (Блок 1969: 20). Блок верил, что «старый мир кончен весь, со всем его дряхлым скарбом: религией, культурой, искусством» (Мочульский 2022: 399).

Символика хаоса получает развитие в мотиве демонической вьюги, которая становится универсальным образом революции как слепой силы. Мочульский указывает, что «революция – стихия – ветер. И ритмы и звуки – ветровые: мир закружился, полетел, все сорвалось с места». Е.В. Грудинина усматривает в этой стихии демоническую природу, проводя параллель с «Откровением Иоанна Богослова»: «к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени» (Откр. 2021: 3:4).

Состояние двенадцати красногвардейцев характеризуется духовным ослеплением. Грудинина интерпретирует их путь через евангельскую аллегорию о «слепых вождях слепых» (Грудинина 2018: 60). Мотив вседозволенности («ко всему готовы, ничего не жаль») рассматривается как характерный признак отмены Божественного закона любви.

Центральным и наиболее дискуссионным образом в финале поэмы, безусловно, является фигура Христа. Как отмечает Мочульский, сам Блок переживал внутреннюю борьбу по этому поводу: хотя поэт был убеждён, что «Христос идет перед ними – несомненно», его сознание одновременно порождало «страшную мысль» о необходимости прихода «Другого» (Мочульский 2022: 409). Эту идею пародийности, а не сакральности образа развивает Грудинина, указывая на ряд знаковых подмен: искажённое написание имени «Исус», водружённый вместо креста «кровавый флаг», а также двенадцать «апостолов» с «винтовочками стальными», что в совокупности позволяет ей говорить о явлении лжехриста (Грудинина 2018: 59).

Интересно, что христологическая символика проецируется и на другой ключевой образ – Катьки. Исследователь М.Ф. Пьяных проводит тонкую параллель между героиней и Христом, акцентируя внимание на детали её описания: «зубки блещут жемчугом». Этот образный ряд перекликается со «снежной россыпью жемчужной» – традиционным атрибутом Спасителя, что, по мнению учёного, усиливает мотив жертвенности (Пьяных 1976: 26). Таким образом, Катька в рамках символического прочтения воплощает собой Россию, принесённую в жертву двенадцати красногвардейцам.

Глубоко личное понимание образа Христа получает развернутое выражение в тексте письма, которое Блок направил художнику Ю.П. Анненкову: «...Христос с флагом» это ведь «и так, и не так». Знаете ли Вы (у меня – через всю жизнь), что, когда флаг бьется за ветром (за дождем или за снегом и, главное, – за ночной темнотой), то под ним мыслится кто-то огромный, как-то к нему относящийся (не держит, не несет, а как – не умею сказать). Вообще это самое трудное, можно только найти, но сказать я не умею, как может быть, хуже всего сумел сказать в «Двенадцати» (по существу, однако, не отказываюсь, несмотря на критики)» (Блок 1983: 514).

Помимо трудноуловимого образа Христа, важнейшим структурным элементом поэмы становится цветовая символика. В поэме «Двенадцать» противопоставление красного и белого цветов образует сложное, но целостное единство. Эта антиномия находит глубокое обоснование в библейских текстах, в частности, в пророчестве Исайи: «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю» (Ис. 2021: 1:18). Апокалипсис Иоанна развивает эту символику, связывая белый цвет с чистотой и праведностью, что проявляется в образах «белых одежд» святых (Откр. 2021: 3:4) и «белого престола» Вседержителя (Откр. 2021: 20:11). Сам Блок в «Записке о “Двенадцати”» отмечал: «Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугою над ними. Я смотрел на радугу, когда писал “Двенадцать” <…>». При этом радуга, будучи разложением белого света, символически объединяет духовное и земное. Ключевым для понимания этого единства становится образ очистительной жертвы: в Апокалипсисе одежды, «обагрённые кровью» (Откр. 2021: 19:13), и омовение «кровью Агнца» (Откр. 2021: 7:14), делающее одеяния белыми, раскрывают глубокую взаимосвязь красного и белого как символов искупительной жертвы и очищения.

Символика названия поэмы отсылает к тексту «Откровения»: «Подобное совпадение названия поэмы с номером главы и стиха "Апокалипсиса" вряд ли можно рассматривать как случайность». Апокалиптика в «Двенадцати» проявляется на всех уровнях текста, создавая многомерную картину исторического катаклизма, в которой парадоксальным образом сочетаются надежда на преображение и осознание демонической сущности революционного хаоса.

В романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» апокалиптическая образность становится основой художественного осмысления Гражданской войны. Исследователи справедливо отмечают, что Апокалипсис выступает здесь «основным метасюжетом» (Гаспаров 1993: 101), что подтверждается уже эпиграфом из «Откровения Иоанна Богослова», задающим тему Страшного Суда. Эта смысловая доминанта определяет композиционное построение произведения, где «начало отражается в финале и наоборот – финал отсылает обратно к началу», создавая эффект циклического исторического времени.

Особую роль в раскрытии эсхатологической темы играет система сновидений, представляющая собой целостный художественный феномен. В условиях всеобщего крушения привычного мира сон становится пограничным состоянием, «временной смертью», через которую герои соприкасаются с потусторонним. Пророческая функция снов проявляется в вещих видениях, предрекающих гибель: в «вещем сне» Алексея Турбина о Рае содержится «намек на возможную гибель Николки», а также гибель Най-Турса. Эта линия получает развитие в сновидении Елены, где Николка является «с гитарой, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками» (Федунина 2011: 43).

Образность снов насыщена апокалиптической символикой. Параллель между «мученическим венцом» на лбу мертвого Най-Турса и «желтым венчиком с иконками» на лбу Николки во сне Елены актуализирует тему жертвенности. Атрибуты «райского» облика в сне Алексея Турбина отсылают к апокалиптическому образу Нового Иерусалима, противостоящего земному хаосу.

Пространство Города трансформируется под воздействием демонических сил. Петлюра и его войско осмысляются как «воплощение дьявольских сил», а сам Город становится «фантомом». Мотивы тьмы и тумана, сопровождаемые словами «тревожно», «страшно» или «неясно», создают атмосферу всеобщего размывания границ. Снежный «потоп» и метель в контексте эпиграфа «обещает скорые перемены: одни склонны видеть в этом грядущий Апокалипсис, другие – очистительную бурю» (Орлова 2008: 20).

Внутреннее состояние героев характеризуется мотивом тоски и страха как предчувствия рокового конца: «мировую тоску ощущают и герои "Белой гвардии". Алексей Турбин, Елена, Русаков», а их страх есть «начало конца». Символика звезд, чье падение трактуется как знамение, непосредственно сигнализирует о катастрофе: «разрывается в замерзшей веси звезда Марс», «брызжет огнем», а следом «тотчас хлопнула вторая звезда» – и «исчезло все, как будто никогда и не было» (Булгаков 1989: 422).

Также образ Михаила Шполянского является ключевым для раскрытия апокалиптической тематики романа. Анализ его характера, выраженного через имя, позволяет выявить его связь с космическим противоборством сил света и тьмы. Павел Флоренский усматривает в этом имени исключительно сильную духовную составляющую, что вписывается в логику битвы последних времен: «Михаил самой этимологией своей указывает на высшую меру духовности, на особливую близость к Вечному: оно значит «Кто как Бог», или «Тот, Кто как Бог». Оно означает, следовательно, наивысшую ступень богоподобия. Это – имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в ее осуществлении, в ее посланничестве. Это – мгновенный и ничем не преодолимый огонь, кому – спасение, а кому – гибель» (Флоренский 2007: 368). Однако в мире романа эта «энергия Божия» оказывается извращенной и служит иным силам. Шполянский, наделенный нездешней энергией и коварством, воплощает собой предвестие конца света. Булгаков прямо указывает на его демоническую природу: «Он молод. Но мерзости в нем как в тысячелетнем дьяволе. Жен он склоняет на разврат, юношей на порок...» (Булгаков 1989: 416). Эта характеристика напрямую связывает его с «человеком греха» из апокалиптических пророчеств. Михаил Семенович Шполянский в романе играет роль предтечи Антихриста, чье появление знаменует начало последней битвы. Эту двойственность небесного начала подтверждает Флоренский: «Небесное – не значит непременно хорошее, как и земное – не значит плохое» (Флоренский 2007: 369). Следовательно, в апокалиптической парадигме Булгакова имя Михаил несет в себе не созидательный, а разрушительный заряд потусторонней энергии, становясь знаком грядущего демонического царства.

Финал романа предлагает циклическую модель гибели и возрождения через «реализацию мифологической модели воскресения через смерть». Ночная тьма, расцветающая россыпью звезд, утверждает цикличность времени: упадок, угасание и смерть ведут к новым возрождениям, что составляет суть булгаковского историософского апокалипсиса.

Анализ апокалиптических мотивов в «Двенадцати» Блока и «Белой гвардии» Булгакова выявляет различные стратегии художественного осмысления исторического катаклизма. Булгаков через циклическую модель времени и систему сновидений представляет апокалипсис как трагическое, но необходимое преображение, ведущее к возрождению. Блок же создает образ стремительного, необратимого конца старого мира, где революционная стихия несет в себе как очистительное, так и демоническое начало, что находит наиболее яркое выражение в амбивалентном образе Христа, венчающем поэму.

作者简介

Olga Kultysheva

Nizhnevartovsk State University

编辑信件的主要联系方式.
Email: kultisheva@inbox.ru
ORCID iD: 0000-0002-3916-9896

Doctor of Philology, Professor of the Department of Philology

俄罗斯联邦, 628609 Nizhnevartovsk, st. Mira, 3b, room 305

Diana Chapaeva

Nizhnevartovsk State University

Email: loveis171203@mail.ru

fourth-year student of the Department of Philology , Linguodidactics and Translation

俄罗斯联邦, 628609 Nizhnevartovsk, st. Mira, 3b, room 305

参考

补充文件